На лице Мирко появилось такое выражение печали, что Борис замолк. Несколько секунд он молчал, беспомощно озираясь вокруг и не зная, куда деть сразу ставшую ненужной гранёную бутылку.

– Что, убили? – выдавил из себя лётчик.

Мирко по голосу догадался, о чем его спросили и в ужасе замахал руками, а потом медленно, слово за словом, стал говорить Борису:

– Не, није убијен, он је био у болници[20].

– В больнице? Значит, жив! Не знаю, когда я опять прилечу, но тогда передай ему это от меня, – до слёз растрогался Калинкин.

Как ни странно, но эту огромную реплику Мирко понял без перевода. Он ласково, как ребёнка, спрятал напиток на своей обширной груди. Потом воодушевлённо, как будто сам получил какую-то награду, пожал руку Борису и долго тряс её.

– За Аљоша ја ћу учинити све, чак и врабац диспнеја[21].

Из того, что говорил Мирко, Борис не понял ни слова, но без труда сообразил, что всё в целости и сохранности передадут Алексею.

* * *

В госпитале для бойцов партизанской армии на окраине Дрвара, как только туда доставили товарища Алёшу, организовали отдельную маленькую и чистую палату. С момента операции Подкопин всё ещё не приходил в сознание. На его бледном лице угольно чернела недельная борода.

Наконец абсолютная темнота перестала быть ровной и цельной. Сначала в ней появились темно-серые маленькие шарики на бежевом фоне. Стали появляться белые всполохи, которые трансформировали в какие-то неясные тени.

Алексей поднялся во весь рост перед дверьми сарая и оглянулся. К нему, горько рыдая, бежала сестрёнка. Она что-то кричала, показывая то на сарай, то себе за спину. Слов не было слышно, потому что всё заглушал треск разгорающегося пламени. Это подстегнуло Алексея. Он схватился за верхний брусок, приколоченный на створки полицаями, и начал его отрывать. Девочка опустилась вниз, уцепилась за нижнюю доску на двери и, что есть силы, стала тянуть её на себя. Но у неё явно не хватало силёнок. Она повернула к Подкопину заплаканное лицо.

В этот момент Подкопин почувствовал чьё-то лёгкое прикосновение. Он открыл глаза. Над ним склонилась девушка. Прикоснувшись губами ко лбу, она пыталась определить, есть ли у него температура.

Густые волосы, похожие на вызревшую рожь, были собраны в толстую косу, спускавшуюся ниже пояса. Такие же густые ресницы обрамляли необыкновенно большие зелёные глаза. Слегка выпирающие скулы не портили лица, а всего лишь слегка усиливали акцент на глазах. Черные дугообразные брови с высоким и плавным разлётом выдавали настоящую породу. Тонкий нос с небольшой горбинкой придавал её лицу какую-то сказочную нереальность.

Девушка, может быть, и не была красивой в классическом понимании этого слова, но она обращала на себя внимание. О таких женщинах на Руси говорили «видная». Вроде ничего особенного, но взгляда не оторвать, особенно мужского. В любой, даже самой густой, толпе такое лицо останавливает на себе скучающий взгляд. Немного крупноватый рот с сочными розовыми губами над узким подбородком нисколько её не портил. Фигура была скроена природой с нежной любовью к своему творению. Она не была тоненькой, но она была изящной. Она с одинаковой лёгкостью могла работать в поле, головокружительно танцевать на деревенском празднике, легко рожать и вызывать восхищённые взгляды мужчин.

Увидев, что от её прикосновения больной открыл глаза, она чуть не запрыгала от восторга.

– С выздоровлением, товарищ Алёша!

– Где я? – по-русски спросил Алексей.

– Не беспокойтесь. В нашем госпитале, – поспешила успокоить его девушка.

– А я думал – уже в раю с ангелом беседую, – на русском продолжил Подкопин.

Девушка улыбнулась. И тут у неё на щёках расцвели две прелестные ямочки.

– Сколько я здесь? – опять на родном языке поинтересовался Подкопин.

– Товарищ Алёша, я не понимаю вас.

– Сколько дней я здесь? – повторил он на сербском.

– Мало, всего неделю, – радостно сообщил ему зеленоглазый ангел.

– А как тебя зовут, красавица?

– Милка.

Медсестра непонимающе пожала плечами. Промокнула Подкопину лоб и пошла к выходу.

– И это вся помощь раненому бойцу? Куда же ты уходишь? – почти закричал на сербском бывший полковой разведчик.

– Сообщить маршалу Тито, что с вами всё в порядке. Он почти каждый день спрашивал.

– Что, неужели приходил сам маршал Тито и про меня спрашивал?

– Нет. Маршал очень занят, но его секретарь приходила почти каждый день. Ещё не завял букет, который она принесла.

Подкопин повернул голову и увидел, что на тумбочке возле изголовья в кувшине стоит букет полевых цветов.

– Красиво. Но я хищник и мне нужно мясо, – неожиданно без обиняков сообщил Алексей.

– Вы хотите есть? – радостно догадалась медсестра.

– Нет, я не есть хочу, я хочу жрать! Быка бы не съел, а вот барашка…

– Кровожадно, но хорошо! Значит, ты… вы… – засмущалась своей фамильярности Милка. Наконец нашлась: – Организм выздоравливает!

– Не знаю, как организм, а я бы чего-нибудь съел.

– Я сейчас! – сказала Милка и бросилась из палаты.

Партизанский госпиталь был организован в бывшей сельской школе. Длинное здание на каменном фундаменте стояло на небольшом пригорке. От крыльца под двускатной крышей с двумя спусками за добротной деревянной дверью располагался длинный коридор. Рядом со входом была небольшая комната, в ней и лежал Алексей.

Пока девушка бегала за едой, Подкопин стал проверять, что случилось с его телом. Он медленно повернул голову направо, затем налево. Голова вращалась, уже хорошо! Не откидывая одеяла, поднял поочерёдно обе ноги. Они работали! Но когда он попытался поднять руку, его пронзила острая боль. Подкопин слабо вскрикнул и потерял сознание. В этот момент появилась медсестра с подносом, на котором стояла тарелка с бульоном. Тут в обморок чуть не упала Милка. Радостная весть о том, что герой очнулся, уже полетела из уст в уста, а тут такое! Девушка поставила поднос на тумбочку, при этом чуть не уронила букет.

Лицо Подкопина опять стало восковым, на лбу выступили крупные бусины пота. Милка потянулась его промокнуть. В этот момент Алексей открыл глаза.

– Царица Небесная! Товарищ Алёша, с вами всё хорошо? Больно?

– Нет.

– Правда?

– Раненые звери уползают куда-нибудь в укромные места и там зализывают раны, и только человек оповещает всех вокруг о своей боли.

– Только одна небольшая группа людей видит мою человеческую сущность.